В середине нашего века к загадкам, оставленным нам прошлыми столетиями, неожиданно добавилась еще одна: в далекой пустынно-мертвой перуанской долине Наска — почти на берегу Тихого океана — ученые открыли громадные рисунки... Кто и зачем начертал их, что они означали — остается поныне загадкой.
Проблема не упрощается оттого, что буквально «лежит на поверхности»: все эти фигуры и линии начертаны прямо на выжженной солнцем поверхности пустыни Наска. Долгие века они оставались просто незамеченными — были чересчур велики! Их трудно разглядеть человеку, стоящему рядом; потребовалось подняться в воздух на самолете или вертолете, чтобы отчетливо увидеть эту уникальную, загадочную картину.
Печать и телевидение быстро познакомили мир с новой загадкой, но это пока не приблизило ее понимания. Современные научные методы помогли ответить лишь на один вопрос — о времени начертания всех этих фигур Наска («ФН», как мы будем называть их далее для краткости). Оказалось, что время, когда были сделаны эти изображения, охватывает почти полторы тысячи лет — примерно с начала нашей эры и до XV века. Обо всем остальном поныне можно только догадываться и строить гипотезы.
Каждая волнующая проблема быстро привлекает к себе исследователей-энтузиастов. Здесь первой энтузиасткой стала Мария Райхе, математик, — она поселилась рядом с этой долиной и провела в исследованиях уже целые десятилетия. По убеждению М. Райхе, все эти фигуры и линии составляли некогда своеобразный гигантский «календарь», суммировавший накопленные древними перуанцами познания в математике и астрономии.
То, что математики и астрономы должны принимать участие в решении «проблемы Наска»,— вещь самоочевидная. Думаю, однако, что не меньшую роль здесь должны сыграть историки культуры, этнографы, фольклористы.
Попробуем же взглянуть на проблему Наска с другой стороны — глазами этнографа-фольклориста.
Первый же вопрос: кому ФН адресовались? То, что все это — послания, не отрицает, кажется, и Райхе: по ее словам, ФН «адресованы» «тем, кто смотрит на пампу сверху» (она и сама смогла хорошо рассмотреть все ФН только с вертолета).
Но «смотреть на пампу сверху» могли — для древних перуанцев — только боги, «небожители». И это, как нам кажется, плохо согласуется с общим выводом Райхе, будто вся эта уникальная картина множества линий, геометрических фигур, стилизованных изображений животных и растений — единый календарь, предназначенный для «ориентации во времени и пространстве».
Ведь если бы местные жители, пусть даже только жрецы, когда-то начертавшие эти ФН, использовали их в своей практике как календарь, как «грандиозное учебное пособие», то фигуры и линии, так легко затаптываемые, не могли бы сохраниться в течение долгого ряда веков. Все они были бы давно и начисто стерты.
Сама громадность ФН — их размеры достигают сотен метров, а линии и полосы имеют в длину и по нескольку километров — свидетельствует: глядящие сверху «небожители» были единственными адресатами этих посланий. Люди способны различать только некоторые ФН, да и то с определенных точек и в редкие моменты суток. Все это также никак не согласуется с идеей практического использования линий и фигур.
Гипотеза М. Рейхе получила вдобавок жестокий удар от «собрата по профессии» Райхе — астронома Дж. Хокинса: изучив направленность всех ФН, использовав при этом помощь компьютера, Хокинс пришел (в книге «Кроме Стоунхенджа») к неутешительному для Райхе выводу: «Компьютер разбил теорию звездно-солнечно-лунного календаря вдребезги».
Именно Райхе между тем первой отметила важную особенность начертания этих загадочных фигур, совсем необычную и для современных и для древних художников: «Каждая фигура выполнена одной непрерывной линией... Сделав множество поворотов, линия образует рисунок, чтобы закончиться почти на том же месте, где началась».
Дж. Хокинс, подтвердив это наблюдение, существенно дополнил его: линия, которой выполнена каждая из ФН, как оказывается, при всех своих сложных поворотах ни разу не пересекает самое себя!
Мне как этнографу кажется странным, что ни М. Райхе, ни Дж. Хокинс не задумались над такими особенностями ФН. Очевидно ведь, что это создавало для неведомых рисовальщиков большие добавочные трудности. Трудности были, понятно, вполне осознанными: кажется несомненным, что они имели какой-то ритуальный смысл. Вспомним вдобавок гигантские размеры ФН и поражающее совершенство выполнения.
Этнографам — особенно тем, которым приходилось иметь дело с изготовленными нашими предками, в частности славянами, волшебными талисманами, по-русски «оберегами»,— не представляет труда осознать: необычный метод начертания ФН, равно как и другие особенности их, ясно указывает, что все они с самого нача- 1 ла были задуманы и выполнялись именно как магические, волшебные послания-заклинания, предназначенные выполнять определенную ритуальную роль (вероятно, охранительную, как и другие талисманы-обереги).
А вся долина Наска,— несомненно, священная, заповедная долина для древних перуанцев — предназначалась для общения с «небожителями».
Вот еще несколько аргументов в пользу такого предположения. В начале нашего века русский этнограф Дм. Зеленин отмечал: «Основным признаком волшебности оберега в глазах наших предков была необычность их изготовления», ибо «все необычное по традиционной привычке народа считается сверхъестественным».
По-видимому, такой подход характерен не только для древних славян, в обрядах которых он был обнаружен, но и для других народов, даже таких далеких стран, как южноамериканские. Перуанские обереги — ФН — полностью соответствуют формулировке Дм. Зеленина. В них необычно все: и гигантские размеры, и почти полная невидимость с земли, и особенно метод их начертания. Славянские обереги, в частности «обыденные полотенца», делал «волшебными» способ их изготовления. Если даже у опытных женщин-ткачих превращение груды кудели (иначе — прядево) в ткань растягивалось на много дней или недель, то та же ткань, холст, изготовленная с небывалой быстротой, в один день, становится уже волшебной — «обыденным» (сработанным «об один день») полотенцем. Само собою разумеется, что изготовление такого оберега обставлялось торжественно, становилось ритуальным действом, обрядом.
Можно обнаружить странные и, видимо, неслучайные параллели в обрядах древних славян и древних перуанцев. Констатация таких параллелей, возможно, будет полезной при дальнейшем изучении ФН.
Надо напомнить прежде всего, что основой, на которой развились многие обряды восточных славян, было ткачество — женское производство, давшее людям «реальные обереги», ткани, так хорошо оберегающие людей от холода, дождя, ветра. Вполне естественно, что предки наши обожествили это чудесное искусство, обволокли и само ткачество и его результат — ткани — пеленою поверий, обрядов, кое-где даже мифов. У славян на основе «ткацкой магии» возник уже описанный культ «обыденных полотенец», магическое действие которых постепенно расширялось. Первоначально используемые, возможно, только для «борьбы» с отдельными стихийными бедствиями (вроде эпидемий), «обыденные полотенца» стали «применять» и против засухи, бесплодия почвы. А отсюда был уже один только шаг до признания их важнейшим оберегом на свадьбах — для охраны молодых от «дурного глаза» и вообще от «нечистой силы». А в конце концов изготовление «обыденных полотенец» стало «апробированным средством», помогавшим девушкам выйти замуж (в северных областях изготовление полотенец-оберегов с этой целью практиковалось еще в конце прошлого века).
Важная роль в славянской (и не только славянской) обрядности полотенец-оберегов укрепилась, несомненно, когда эти полотенца научились расшивать, украшая их всевозможными «волшебными знаками» — символами таинственных охраняющих сил. (Разумеется, эти знаки имели свою длинную историю и прежде выполнялись на других материалах.)
«Ткацкая магия» воздействовала и на народное искусство. Сравнительно недавно (в 1940 году) мне удалось убедиться, что на почве именно этой «ткацкой магии» возникли даже простейшие формы русского фольклорного театра. Именно тогда удалось найти в двух селах, затерянных в гуще брянских лесов, народную «постановку» — «Кострому». В основе ее лежал театрализованный показ именно этого обряда: стремительного (поданного в полуусловной манере) изготовления из прядева «готовой ткани». В одном из сел к этой основе была добавлена фарсовая, типично скоморошья концовка, в другом — сохранен первоначальный «мистериальный» характер обряда.
Спустя несколько лет после первого показа брянской «Костромы» в Москве (в декабре 1940 года в зале ВТО) неожиданно выяснилось, почему древний обряд сохранился именно там, на Брянщине, недалеко от Десны,— в конце сороковых годов археологические раскопки Б. А. Рыбакова раскрыли на самом берегу Десны, вблизи этих сел, остатки древнерусского женского святилища, стоявшего здесь долгий ряд веков и уничтоженного только на пороге второго тысячелетия нашей эры. В святилище этом древние жрицы создавали, несомненно, свои обряды, ритуалы — на основе женского производства, в частности ткацкого...
ще через несколько лет, когда вышла моя брошюра с описанием искусства двух сел, профессор-эллинист А. А. Белецкий обратил мое внимание на то, что остатки «ткацкой магии», обнаруженные на Брянщине, явно перекликаются с верованиями, обрядами и мифами Древней Греции. Богиня мудрости Афина почиталась, возможно, прежде всего за то, что когда-то научила людей ткацкому искусству, и обряды, связанные с ее культом, удивительно напоминают древнеславян-скую обрядность «похорон Костромы». Как и сделанную из соломы «Кострому» на Руси, изображение Афины, обернутое в холст («пеплум»), несли на берег и торжественно опускали в воду. Еще показательнее древне-эллинский миф о «поединке» Афины со знаменитой ткачихой Арахной. Победив Арахну в ткаческом соревновании, разгневанная Афина превратила дерзкую соперницу в «вечного ткача» — паука («арахнэ» по-гречески и значит «паук»).
Эти аналоги свидетельствуют, что между древнеславянской и древне-эллинской обрядностями протягиваются очевидные «ариаднины нити». Дошедшие до нас скупые и разрозненные обрывки греческой обрядности и мифологии могут быть осмыслены при помощи лучше сохранившихся остатков соответствующей славянской обрядности!..
Ныне, после опубликования данны) о далеких и загадочных ФН, а также сведений о древнем Перу и современных перуанских танцах, мы можем, кажется, «перебросить» такую же «ариаднину нить» гораздо дальше — в Перу, к таинственным ФН. И именно на основе «ткацкой обрядности»!
Некоторые исследователи ФН уже обратили внимание на явные отголоски в этих фигурах древней «ткацкой магии». Как указывают, среди «хаоса» ФН можно четко выделить целый ряд фигур, очень напоминающих ход нити на примитивном ткацком станке, ткацкие челноки, гигантские иглы (об этом говорит в своей статье в газете «Советская культура» и А. Кармен). Это уже явное запечатление в ФН ткацкого искусства как магического, волшебного. А у аборигенов этих мест сохранился «ткаческий танец», имитирующий работу ткача. Тут бросается в глаза параллелизм с брянским игровым действом «Кострома». Разница лишь в том, что перуанский танец — перерождение древнего «ткацкого обряда» с хореографическим уклоном, а «Кострома» — с «театральным уклоном».
Возможно, о роли ткацкой магии для ФН говорит присутствие среди них фигуры паука, а также то, что в Перу и поныне появление паука служит хорошим предзнаменованием, то есть паук здесь был «живым оберегом», существом волшебным.
Правда, среди ФН как будто нельзя найти рисунка, похожего на славянский «ткацкий оберег», ткань, «обыденное полотенце», но вот всмотритесь в рисунок, изображенный на одном из на-сканских глиняных сосудов: такие сосуды, порою явно ритуальные, и поныне находят в земле рядом со знаменитой долиной Наска. Они нередко испещрены рисунками, похожими на ФН. Фото такого сосуда и отдельно сам рисунок, на нем изображенный, опубликовал Дж. Хокинс в книге «Кроме Стоунхенджа». Правда, Хокинса заинтересовала на этом рисунке только «фигура жреца» и «цветок» (принятый ранее за «звезду»). Английский астроном не обратил внимания на другие интересные детали: ни на странное орудие (в центре «цветка»), ни, главное, на то, что над головой жреца и у его ног развернуты большие полосы, изукрашенные частично ритуальными знаками (рис. 2). Вероятнее всего, это ткани, и вряд ли я ошибусь, посчитав их магическими, своего рода «оберегами».
Признание перуанских ФН оберегами не раскрывает, конечно, конкретное значение каждого из этих «посланий» перуанцев своим богам; здесь еще предстоит много работы, анализов, сопоставлений. Однако оно направляет поиски такого смысла в определенное русло. И даже самые общие соображения позволяют уже сделать несколько дальнейших шагов.
Так, направленность ряда ФН к определенным точкам горизонта позволяет уточнить адресата этих посланий: не вообще «небожителям», но определенному божеству, чаще всего, конечно, солнечному (если точки эти указывают положение Солнца во время одного из солнцестояний).
Естественно предположить далее, что в тех случаях, когда ФН — изображения определенных животных, реальных или полуфантастических, перед нами священные знаки тотемов отдельных перуанских (а может, и иных южноамериканских) племен. На такое объяснение наталкивает и сопоставление ФН с известным пиктографическим посланием североамериканских индейцев белому губернатору от имени семи племен (представленных их тотемами — изображениями животных и птиц) с единодушной («едино-сердной» — см. рисунок) просьбой — закрепить за ними область трех Великих озер (рис. 4).
Послание это, помнится, впервые было опубликовано еще в дореволюционные годы в каком-то массовом журнале. Ныне оно хорошо известно всем филологам: А. А. Реформатский привел его в качестве образца пиктографического письма в своем учебном пособии «Введение в языкознание».
Весьма полезно сравнить это послание с ФН. Прежде всего оно убеждает в их родстве: все элементы североамериканского послания — рисунки зверей, птиц, дорога, символические линии,— все это имеется в перуанских ФН. Не менее интересны различия: в послании североамериканских индейцев (написанном в конце прошлого века) нет никаких следов магического, «затрудненного» написания каждой фигуры (характерного для ФН). Здесь элементы письма, набросанные довольно небрежно, несут чисто информационную нагрузку. По-видимому, послание это — последняя стадия пиктографического письма (близкая уже к иероглифическому). А в фигурах на равнине Наска перед нами, несомненно, начальный период пиктографического письма, когда тотемные символы только создавались. Создавались индейцами как магические талисманы.
В отдельных ФН перед нами, возможно, следы магических ритуалов, неоднократно повторявшихся на протяжении многих веков. Целью большинстве из них могло быть создание новых тотемов: гигантское изображение тотема всегда напоминало небожителю (ему ведь достаточно было бросить взгляд вниз, в священную долину!), что данное племя — под его защитой, охраной.
Те же фигуры, которые изображают полезные, дикие и культурные растения, были, возможно, созданы при земледельческих обрядах, известных во всех земледельческих странах земного шара: обрядах заклинания урожая.
И наконец, еще одно немаловажное обстоятельство: щедро изображенные среди ФН линии — одиночные, параллельные, целые дороги — следует также признать магическими оберегами. Все они также отвечают «условию Зеленина» — созданы необычным образом. Здесь такой необычной чертой выполнения была, несомненно, потрясающая математическая точность начертания, абсолютная прямизна линий, точная параллельность. Достигать такой точности перуанским жрецам было не легче, чем выполнять громадные ФН изящно, одной непересекающейся линией.
Поэтому мне кажется вполне правдоподобным высказанное уже кем-то предположение: дороги-обереги использовались при торжественных проводах войск на войну. Следует только уточнить: это были не просто «парады»; прохождение войск по священной магической дороге было, несомненно, заклинанием сил, оберегающих войска,— гарантировало им победы в сражениях!
Необходимо напомнить: проведение магических черт на земле — вовсе не уникальный обычай древних перуанцев, оно хорошо известно многим народам Земли, в том числе и славянским: напомню хотя бы общеизвестное обведение себя «волшебным кругом». Память о его волшебном свойстве сохранялась, в частности, и в селе Дорожеве, где была обнаружена древняя «Кострома». Мне удалось записать там явно магическую «семицкую» песню-яантирусалочью»:
Обкружусь, обчертюсь — от русалок, от семицких...
(Далее следовала гневная брань в адрес русалок: «обчертясь» волшебным кругом, певицы явно чувствовали себя в полной безопасности от русалок, как Хома Брут в «Вие» Н. В. Гоголя. В прошлом исполнение этой песни, несомненно, сопровождалось проведением реального «магического круга».)
В одном из вариантов обряда изготовления магического полотенца, защищающего село от заразы, отчетливо проступала и магия черты, линии: девушки, соткав такое «обыденное полотенце», в заключение вновь распускали его нити (ставшие уже волшебными!) и окружали такой нитью всю свою деревню, чтобы оградить ее от приближающейся моровой язвы. Это уже «материализованная» волшебная линия, кстати, такая же единая, как едина была непрерывная черта, которою выполнялась каждая ФН!
Надо упомянуть и о древнем славянском обычае магического «опахива-ния села» бороздою, проводимой сохой или плугом, с тою же предохранительной целью. Б. А. Рыбаков в своей работе «Язычество древних славян» как раз напомнил, что обряд опахи-ванья по древней традиции исполнялся обнаженными женщинами! По-видимому, они играли роль древних жриц какой-то богини, может быть, Берегини.
Все это — самые известные примеры использования нашими предками волшебных линий, полос — оберегов. Только они в российских условиях не могли долго сохраняться: вечно сухих пустынь у нас не было...
Резюмирую. Я не выдвигаю, строго говоря, новых гипотез. Мне хотелось прежде всего показать, что привлечение этнографических параллелей может оказать при разрешении данной загадки несомненную помощь. Такие параллели помогают отвергнуть одни гипотезы, обосновать другие, кое в чем развить их, дополнить.
Изучение ФН даст, возможно, новые материалы и для понимания эволюции перуанских мифологических представлений, которые, возникнув, видоизменялись на протяжении четырнадцати веков, все время проявляясь в новых и новых рисунках. К счастью, их абсолютная хронология раскрывается ныне относительно легко. Отрывочный характер сохранившихся повсюду пережитков глубокой старины создает неясности, которые могут быть преодолены (хотя бы частично) взаимным дополнением этих обрывков. Даже созданных независимо друг от друга, на громадном удалении. Так, брянские материалы помогают понять кое-какие полузабытые штрихи древнегреческих мифов и обрядов, и, наоборот, греческие великолепно разработанные мифы бросают лучи света на понимание восточнославянской обрядности. Изучение ФН тоже, наверное, не только раскроет особенности верований и представлений американских индейцев, но и поможет лучше понять кое-какие поныне неясные черты в мифах и сказаниях древней Европы...
Л. Кулаковский
Подробнее...